Глава 25. Настоящий подъем
Панические продажи прекратилась. Жуткое спокойствие распространилось по земному шару. Но в сердцах и умах людей остался страх.
Средний гражданин представлял, что какие-то безликие бюрократы в последнем акте отчаяния могли запустить станки для печатания денег... или что какие-то боевики, выжившие в мировой войне против терроризма, предприняли самоубийственную подготовку к взрыву ядерной бомбы.
Власти беспокоились, что всеобщие каникулы окажутся бессистемными и неуправляемыми.
Владельцы гигантских промышленных предприятий боялись, что закрытие продлится вечно, а в это время их заграничные конкуренты продолжали сбывать свои товары в Соединенные Штаты по заниженным ценам.
Политические аналитики предрекали, что небывалые экономические кризисы за рубежом могут привести к власти новое поколение квазидиктаторов, поддержанных военными хунтами, что подлые государства могут шантажировать мир тайными складами биологического оружия, что любое восстановление экономики будет саботироваться религиозными, этническими и расовыми войнами. К счастью, ни одно из этих страшных событий не материализовалось в сколько-нибудь значительной степени.
Президент и его новые советники снова собрались на совещание в Кемп-Дэвиде. Джонстон захватил с собой своего начальника штаба, Оливера Даллеса. И в ответ на вопрос «Где же деньги?» новый председатель Федерального резерва вызвал некоего личного помощника с ноутбуком и базой данных на все наиболее ликвидные акционерные компании. У помощника была с собой также распечатка компьютерных данных, которую он положил на стол.
Даллес и Джонстон с тревогой посмотрели на имена и числа на листе. Затем помощник встал и помог им развернуть длинные листы поперек стола и далее на полу. Одна колонка показывала ресурсы наличных денег, вторая — текущие долги, а третья — коэффициенты быстрой ликвидности, то есть отношение стоимости быстроликвидных активов к сумме текущих долгов.
После изучения этих данных они не почувствовали особого энтузиазма, и Даллес выразил в словах их общую озабоченность.
— Вы можете отвести этих лошадей к воде, но если они решат не пить или, хуже того, если решат сбросить свою поклажу, вы вернетесь к исходному пункту. Если этот список типичен, то задача, которая стоит перед нами, окажется более трудной, чем я представлял. Посмотрите, — сказал он, тыкая пальцем в распечатки, которые держал перед собой, — когда эти коэффициенты хороши, то объемы незначительны, а когда объемы велики, коэффициенты уже не столь хороши. Это серьезно отличает текущую ситуацию от времен Дж. П. Моргана, когда все резервы, нужные для того, чтобы после паники сложить куски вместе, можно было подсчитать на салфетке.
Несмотря на некоторые известные имена и впечатляющие цифры, они сразу поняли, что это всего лишь капля в море по сравнению с окружавшим их океаном долгов. С другой стороны, какой бы обескураживающей ни казалась стоящая перед ними задача, они также поняли, что хоть что-то бесконечно лучше, чем совсем ничего.
Позже они поняли также, что допустили грубую ошибку в своем анализе. Данные на разостланном перед ними листе включали только компании, акции которых открыто торговались на бирже. Это значило, что они проглядели большое количество страховых компаний, банков и брокерских фирм, которые не входили в листинг ни одной биржи, но действительно имели значительный капитал и ликвидные ресурсы.
Возглавляли список страховщики жизни и имущества: Teacher's Insurance & Annuity Assurance of America с резиденций в Нью-Йорке, имеющие общие активы в 130 млрд долларов; Northwestern Mutual Life Insurance в Висконсине с активами свыше 105 млрд долларов; New York Life — 79 млрд долларов; Massachusetts Mutual — 71 млрд; Pacific Life со штаб-квартирой в Калифорнии и 53 млрд; State Farm Life из Иллинойса (30 млрд) и многие другие. Но убедить их в необходимости предоставить свои ликвидные ресурсы, чтобы помочь вытащить из бездны рынки, все еще представляло серьезную проблему.
«Прежде чем будут вовлечены любые ликвидные ресурсы, — заявил глава ACLI в письме к президенту, — должны быть соблюдены определенные условия.» Каковы же были эти условия? Это письмо неоднократно ссылается на идущий «процесс генеральной уборки», но жалуется на его медлительность и незначительность достигнутого до сих пор продвижения. Вот еще несколько выдержек из этого письма:
«Многие надеются на то, что последний раунд случайностей окажется действительно последним, что больше не будет нужды в ликвидации задолженности путем перевода части активов в наличные деньги. Но это вопрос спорный. К концу бума в экономике Соединенных Штатов долгов было приблизительно на 25 трлн долларов в виде процентов; свыше 50 трлн долларов, если вы включите Западную Европу и Японию; и почти 100 трлн долларов, если вы включите все деривативы и не связанные с процентами обязательства и гарантии. Многие из этих долгов стали сейчас плохими долгами — по ним не платят процентов. Но в данное время ликвидирована только четверть таких долгов. Сколько же еще долгов перейдет в категорию плохих? Это неясно, но одно можно сказать с уверенностью: пока мы не увидим более конкретного прогресса в ликвидации не приносящих процентов долгов, крупные компании по страхованию жизни не будут снова инвестировать в учреждения, обремененные этими долгами. Пока мы не закончим ликвидацию плохих долгов, которыми мы уже владеем, мы не сможем участвовать в вашей программе восстановления, разве что в символическом объеме».
Однако, несмотря на свои колебания, многие сильные страховщики и банки начнут скоро вливать свои деньги в акции и облигации стоящих компаний. А тем временем в Кемп-Дэвиде некий чиновник из Администрации был явно расстроен направлением обсуждения. Отражая широко распространенное беспокойство всего Вашингтона относительно будущего системы предпринимательства, он поднял свой протестующий голос: «Неужели вы, джентльмены, хотите сказать, что президент должен принять на себя диктаторскую власть под предлогом существования угрозы для государства? Неужели вы хотите сказать, что он должен принять на себя руководство частной промышленностью, руководить рыночными сделками?»
Чего он не смог понять, так это того, что паника — к добру ли, к худу ли — сделала все эти вопросы отвлеченно-научными. Из-за резкого спада поступлений от налогов многие правительственные программы были сведены к почти пустым оболочкам, а власть правительства — снижать налоги, придерживать траты денег или тратить с легкостью — была сведена к тени прежней власти. Думать, что правительство могло бы сейчас взять на себя диктаторские полномочия, означало полный отрыв от реальности.
Президент особенно остро осознавал эти изменения.
— Правительство не может объявить о национальной катастрофе, — ответил он, — поскольку мы уже имеем национальную катастрофу. Все, что правительство может сделать, — это гарантировать закон и порядок, установить принципы честности и помочь в предоставлении информации, необходимой для того, чтобы снова сложить куски головоломки.
Представитель Администрации горько жаловался на влияние еще одного фактора — чрезвычайно высокой реальной стоимости денег. Стоимость потребительских товаров падала. Стоимость денег — процентные ставки — росла. Иначе говоря, темп инфляции был намного ниже нуля, и в то же время ставки процента были значительно выше нуля. Разрыв между ними, размер реальной процентной ставки, был на самом высоком уровне в американской истории.
Вдруг все заговорили одновременно — о разных вещах, но все они относились к этой единственной теме — высокая реальная процентная ставка. Президент, словно строгий учитель, намеренно громко стучал по столу, пока в комнате не стало тихо. Впав в философское настроение, он ответил следующим замечанием:
— Впервые в нашей истории случилось так, что стоимость денег и стоимость товаров столь сильно разошлись. Так может быть, нам об этом что-нибудь скажет рынок? Все присутствующие торжественно уставились на него.
— Я не экономист, — продолжал президент, — но в последние месяцы я узнал одну вещь, а именно, что процентные ставки выражают нечто большее, чем рыночная стоимость денег. Они также представляют стоимость, которую мы приписываем кредиту, вере и доверию. Рынок говорит нам, что ему нужно больше доверия и больше веры. В то же время, падение потребительских цен говорит нам о том, что мы живем в эру изобилия, что мы обладаем почти неограниченной свободой производить материальные блага, но часто производим не то, что действительно нужно. Не может ли быть так, что этот кризис есть вспышка молнии, дающая нам возможность заглянуть в будущее с большей верой и еще большим изобилием? Я надеюсь, что мы сможем провести более четкое различие между ними. Ясно, что искусственное снижение процентных ставок в данной обстановке было бы равносильно... было бы подобно... — И президент стал искать подходящее сравнение.
|
